Разное

Как вы думаете а у животных есть мораль или мораль присуща только человеку: Как вы думаете , а у животных есть мораль? Или мораль присуща только человеку ?…

Как этика стала самой дорогой проблемой Кремниевой долины, а философия — её самым практичным решением

Увлёкшись скоростью технического прогресса, люди совершили ошибку неопытного военачальника, чрезмерно растянувшего свои войска на марше: к авангарду цивилизации вопросов нет, но то, что осталось столь далеко позади, словно приколочено к прошлому — ненужное нужно выбрасывать, а нужное — поддерживать актуальным. Какой из этих вариантов следует применить к этике — разделу философии, посвящённому осмыслению вопросов нравственности?

Задвинутая, наряду с философией, под тегами «брехня, бесполезное», этика по важности не значимее этикета, и поэтому не рассматривается ни как фактор, оказывающий влияние на реальность, ни как источник поиска решений ряда весьма актуальных проблем — проблем, которые в чистом являются проблемами этики, но из-за отсутствия этики в публичном дискурсе, они остаются недовыявленными, недопонятыми и нерешёнными, пока издержки продолжают нарастать.

Само слово и понятие «этика» придумали древние греки для обозначения философии морали.

Думаю, можно даже не касаясь природы самой морали согласиться с тем, что каждый дееспособный человек, так или иначе, обладает некой моралью, проявляющейся в его поведении и поступках даже если он этого не осознаёт. Иными словами, мораль — это не идея и не абстракция, мораль — это вполне реальный поведенческий феномен, наблюдаемый в каждом человеке; что делает вещественной и понятие общественной морали — основанной на совпадающих проявлениях морали в поведении большинства.

Поддержите новые публикации пожертвованием по ссылке money.yandex.ru/to/41001178171050 (карта, ЯД) или через кнопку «Отправить деньги» ниже (ЯД, PayPal)

А вот этика — это уже абстракция; точнее, попытка познания и описания устройства, логики и законов морали; обернувшаяся одной из долгих загадок в истории, потому что без знания о генах и естественном отборе в задаче уже было слишком много неизвестных, чтобы следующие 2,5 тысячи лет реверс-инжиниринг морали был вообще возможен. А в режиме ожидания Дарвина этика превратилась в битву фанфиков — за неимением данных пробелы заполнялись домыслами, например, о божественном происхождении той или иной моральной нормы, принимаемой за константу — чем и осталась по сегодняшний день.

  • Иными словами, появившись с целью разгадки природы морали, этика так и не вышла в своих объяснениях за рамки домыслов.
  • Впрочем, реальная ценность этики заключается в разработке и изучении рукотворных этических систем.

Это означает, что все известные на сегодняшний день системы этики, системы ценностей и норм, по большей части, рукотворны. Причём, вне зависимости от целей своего создания — будь то сочинение новой этики с нуля, или же очередная попытка разгадать устройство морали — ни одна из них не учитывает открытий генетики и эволюционной психологии, без которых ни объяснить мораль, ни разработать эффективную модель с нуля не представляется возможным.

  1. Имеющей право претендовать на окончательность и верность системы этики до сих пор не было создано, как не было и самой возможности это сделать;
  2. этических констант не существует. Моральные возможны — но не доказаны, а без этого любые этические постулаты — не более, чем переменные;
  3. иными словами, нет ничего святого;
  4. поэтому ставить любые этические постулаты под вопрос не только можно, но и нужно.

Именно нужно — этические проблемы, с которыми мы сталкиваемся, являются частью нашей объективной реальности, влияя на неё, оставляя последствия и даже выразимые экономически — это с моралью деньги плохо сочетаются, а посчитать стоимость этических издержек, например, вполне реально.

Один из самых насущных примеров сейчас — политика, которой руководствуются онлайн-платформы массовой коммуникации (в первую очередь, социальные сети и социальные медиа), регулируя отношения между своими пользователями, со своими пользователями — и даже внутренние отношения в своих командах.

Общее положение вещей можно описать как глубокий раскол в условиях идеологической монополии.

Монополия политкорректности

Политкорректность — это секулярная система этики, основанная на трактовке морали с точки зрения через призму левой политической идеологии.

Основная идея политкорректности — не обижай слабейшего.

В каком-то приближении она напоминает легендарную одержимость тибетских монахов последователей джайнизма жизнь прожить, даже букашку не раздавив — ведь любой жучок может оказаться реинкарнацией покойного родственника:

Ортодоксальный джайн процеживает питьевую воду, чтобы там случайно не оказались живые существа (интересно, а существование одноклеточных форм жизни от них со времён Левенгука скрывают?), специальной метёлкой подметает себе дорогу, дабы не раздавить муравья или червяка.

(В просторечии джайнизм, одну из древних индийских религий, не только путают с буддизмом, но и анекдотичное объяснение этой традиции боязнью раздавить реинкарнацию любимого дядюшки, додумывают на основании буддистских представлений о том, что форма перерождения зависит от того, что человек заслужил предыдущей жизнью. Тогда как ненасилие джайнистов основано на их вере в равноценность жизни любого существа вне зависимости от его формы. И встречается джайнизм только на территории Индии, а не в Тибете.)

Но в реальной жизни, конечно, всё выходит совсем не так мило, как задумано: и возведённая в абсолют забота об одних подразумевает повышенные неудобства для других — и если монахи-джайнисты берут все неудобства на себя, то одним из фундаментальных этических принципов политкорректности является уместность защиты интересов обижаемых в ущерб интересам даже не обидчиков, а любого, кто занимает более высокую ступеньку в общественной иерархии (с точки зрения политкорректности).

Политкорректность возникла в политическом движении новых левых. Новые левые — это берущее начало в конце 50-х западное политическое движение борьбы за социальную справедливость.

Новые левые стали попыткой ребрендинга левой идеи, под брендом которой к тому моменту скрывались только сталинизм и его последствия, включая как подавление Советским Союзом Венгерского восстания, так и осуждение культа личности Сталина на XX съезде КПСС, случившиеся в одном и том же 1956 году, — возврата к её истокам до того, как у «старых левых» «что-то пошло не так».

Среди новых левых не было единства ни в отношении идеи классовой борьбы, ни в отношении использования советской символики, хотя серп и молот были, де-факто, символом сталинизма, символом подмены социализма на полную свою противоположность — это было движение не столько идеологов, сколько романтиков, в той или иной степени вдохновлённых гуманистическими идеалами XVIII–XIX веков, и положивших начало левой идее как таковой.

Новые левые объединяли активистов, боровшихся за гражданские и политические права, права женщин, против расовой дискриминации, против преследований за сексуальную ориентацию, полицейского произвола, колониальных войн, начала войны с наркотиками etc.

Это была борьба против господства этики нравственности неравенства, закрепляемого иерархической структурой общества, ответом на которую стала зеркальная трактовка проявления любого неравенства как формы угнетения — краеугольного камня в основе этики политической корректности.

Если врагом является само неравенство, мало лишь не давать слабых в обиду, мало их через позитивную дискриминацию, affirmative action поднимать выше по иерархической лестнице — нужно стыдить любое стремление к успеху и росту тех, кто уже выше, кто был менее угнетён или вообще не считается за угнетённого — ведь это тоже увеличивает неравенство.

Собственно, в этом ключевое отличие политкорректности от обычного такта: недостаточно вести себя порядочно, не зарабатывая свой успех ценой чужой беды — когда цель равенство, а не свобода, то невозможно быть свободным от вины угнетателя, возникающей из самого факта неравенства, вины за white privilege, например, или соучастие в патриархате.

Политкорректность ставит планку выше простого отсутствия fat shaming и боди-позитивного отношения к людям любых фигур и телосложений — для этого бы хватило и обычной корректности; в парадигме политкорректности накачать собственный пресс — тоже fat shaming.

(Это не шутка и не преувеличение: политкорректность возникла в борьбе за социальную справедливость, это этика борьбы, это этика военного времени — поэтому любая ситуация через призму политкорректности выглядит противостоянием, и если социальным злом признаётся fat shaming, то политкорректность встаёт на стражу угнетённых людей с лишним весом, страдающих, например, от неравенства в области личной жизни, секса и знакомств — против, получается, всех остальных. И с этой точки зрения чужой пресс — это не чужое дело, а увеличение дистанции, усугубление неравенства и ещё более печальное положение на дейтинговом фронте.)

Этика равенства требует от того, кто «равнее других» чуть-чуть пригнуться, скукожиться, чтобы уменьшить дистанцию, а не преувеличить её.

Борьба за социальную справедливость — дело, без шуток, хорошее. Но есть разница между борьбой двух взглядов — и сокращением дистанции во взглядах. Скажем, борьба за расовое равноправие уже давно завершена. Это не значит, что расизм или дискриминация исчезли — это значит, что дискуссия на тему «равен ли чернокожий белому человеку», в которой обе стороны имели сопоставимое соотношение сил и уверенности в превосходстве своей этики, осталась в прошлом. Дистанция между людьми осталась — но линия фронта, их разделявшая, исчезла. Пришло время системы ценностей, поощряющей сотрудничество и терпимость.

В этих обстоятельствах этика борьбы — пусть даже за правое дело, за социальную справедливость — становится уже деструктивной, потому что при взгляде через призму политкорректности — вот она, линия фронта, на месте, и никуда не исчезала. В результате, этика, победившая в борьбе с другой системой ценностей, действует уже как инструмент раскола. Причём, в отсутствие реального противостояния с иной системой ценностей, поводы для искусственно симулируемых расколов становятся всё абсурднее — что мы и наблюдаем в ситуации с движением, начавшегося со Стоунволла, Розы Паркc, Мартина Лютера Кинга, но не ушедшего вовремя на покой — в котором извёдшие само понятие борца за справедливость до издевательского стёба Social Justice Warriors (SJW) идут на смертный бой с твитами десятилетней и фотографиями тридцатилетней давности.

Политкорректность XXI века

Впрочем, живучесть политкоректности объясняется не только упорством SJW — она протухла ещё к 90-м, и, по всем признакам, к рубежу тысячелетий она уже начинала сходить на нет — и тут ей подфартило: случилась революция — лучший подарок для всякого левого — революция Web 2. 0, революция социальных сетей, неожиданно оказавшаяся благодатнейшей почвой для ренессанса идеологии политкорректности, с новой энергией рвущей коммуникационную ткань противоречиями уже в XXI веке.

Большим скандалом обернулось увольнение в 2017 году «Гуглом» Джеймса Дамора, инженера и биолога по образованию за то, что в аналитической записке, составленной по просьбе коллег, он упомянул о биологически обусловленной разнице в психологической предрасположенности людей разного пола к разным родам деятельности — иными словами, что женщин в софтверной разработке меньшинство, потому большинство нашли себе занятие поинтереснее.

В аналогичной ситуации и Twitter, а с ним и YouTube: банятся блоггеры, демонетизируются видео — и всё это происходит в очень нервной обстановке, потому что на каждого пользователя, согласного с происходящим, найдётся по юзеру, небезосновательно упрекающих проводимую сервисами политику в разных грехах против здравого смысла.

Интернет, ещё недавно бывший пространством, предоставленным самому себе, в значительной степени организуемым самоорганизацией, вдруг превратился в поле битвы священной инквизиции с еретиками, которых уже почти буквально пытаются в «Гугле» забанить.

Этот разворот был бы крайне драматичен, не будь он так ироничен: социальные сети создают асоциальные люди. В этом есть логика: текстовое общение лишено присущей личному контакту невербалики, традиционно тяжело дающейся аутичным интровертам — и в нём допустима небольшая задержка на обработку поступающей информации на уровне высшей нервной деятельности, которая в живом диалоге, требующем моментальной реакции на подсознательном уровне, бы превратилась в неуклюжую паузу.

Но для большинства людей невербалика является неотъемлемой и необходимой, как хромосома, составляющей здорового общения — без которой люди теряют чувство равновесия, что приводит к разнообразным искажениям форм общения на пространстве, деформации самих принципов коммуникации на уровне ДНК — иными словами, к онлайн-общению, каким мы его сегодня знаем — гротескному, чудовищному и деструктивному.

Хорошая новость в том, что люди, в массе своей, не так плохи, как их комментарии — большинство просто дезориентировано без привычных костылей в виде потока информации в формате невербальной коммуникации: думаю, это можно сравнить с одновременным привыканием глаз к темноте и вестибулярного аппарата к качке в трюме морского судна ночью в шторм, — а теперь представьте, что в трюме ещё и куча народу, которые постоянно натыкаются друг на друга самым неуклюжим образом — думаю, общее впечатление от царящей там атмосферы и эффективности коммуникации тоже не будет внушать сильной веры в человечество.

Кстати, набирающая популярность эмоджи — очень похоже на следствие этого дефицита невербалики, некий адаптационный механизм, костыль для человека, который заново учится ходить после травмы спины. Это тоже хорошая новость, потому что бесконечно растущий ассортимент эмоджи и массовый интерес к их новым видам, порой, так и подталкивал к определённому ходу мысли.

Но пока процесс адаптации к возросшей роли вербальной коммуникации не завершён — как и эволюция средств и способов передачи и получения информации онлайн тоже; интернет — это переполненный людьми гигантский тёмный трюм в штормовую погоду.

И перед экипажем корабля, состоящим из ощущающих себя абсолютно органично в этой среде гиков, встаёт задача наведения хоть какого-то порядка среди этого дезориентированного большинства и в своих отношениях с ним во время шторма, хотя и в штиль они друг друга не очень понимали, и вообще этот корабль был их спасением ото всех этих сухопутных ритуалов.

И Джек Дорси, придумавший Twitter, вдруг оказался в ситуации инженера-актустика, спроектировавшего новую сцену Мариинки, которому вдруг объявили, что с этого момента он даёт по два концерта в неделю, подменяя Гергиева в качестве дирижёра.

Как он попал в эту ситуацию? Ведь долгое время Twitter, как и Facebook, как и YouTube, и многие другие платформы прекрасно ощущали себя в роли платформы, и вмешательства в жизнь коммьюнити, по большей части, ограничивались разруливанием копирайтных претензий.

В каком-то смысле это были беззаботные языческие времена сродни жизни обитателей Карибских островов до высадки Колумба на их берегу. Иными словами, анархичное пространство эклектичных языческих верований впервые столкнулось с организованной религией — точнее, идеологией. Речь, конечно же, о политкорректности — и SJW в качестве её миссионеров. Пользуясь идеологическим вакуумом относительно атомизированного по структуре коммьюнити, SJW принялись раскачивать лодку, создавая и спрос, и предложение одновременно: все публичное сетевое пространство превратилось в непрерывный генератор праведного гнева, возмущения и оскорблённых чувств, направленных как вовне, высказываясь, не без содействия медиа, ни много ни мало, за всю Одессу как бы от лица целого интернета: интернет то, интернет сё — на любую активность за его пределами, — так и вовнутрь, в полном соответствии с парадигмой этики военного времени, превращая любое коммуникационное пространство в по ту и по эту сторону фронта, вовлекая всё больше юзеров, пока не охватят достаточно много пользователей, вызвав у них эмоциональную реакцию на свою активность — и неважно, положительную или отрицательную — важно, что в какой-то момент в «Твиттере» уже достаточно много людей, которых достали SJW — или которые поддерживают SJW: раскол на два лагеря успешно завершён, и многие юзеры, особенно по «ту» сторону фронта даже сами не поняли, как они оказались приписаны к некой идеологической идентичности, но трайбализм в человеке укоренён настолько фундаментально, что достаточно и такого ненавязчивого приглашения, чтобы первобытные социальные инстинкты перехватили управление поведением на себя.

В результате, пространство, на котором этические дискуссии не выходили за пределы частных разборок, превращается в Верденскую мясорубку систем ценностей — и SJW, находя всё новых и новых виновных перед трибуналом политкорректности, создают, одновременно, и спрос — видимость огромных, катастрофического масштаба, этических проблем: дискриминацию, харарсмент, хейт спич, травлю, клевету, неуважение, оскорбления, — а также поднимающую голову идеологическую угрозу — пробуждающуюся фашистскую гадину, антисемитизм, ультраправый активизм; и предложение — то есть, свою систему ценностей как модель для организации взаимоотношений коммьюнити и платформы, конструктор из элементов и принципов, из которого уже можно было можно собрать необходимые политики, регулирующие контент, взаимоотношения пользователей на платформе и платформы с пользователями.

А чтобы намёк был понятнее, разумеется, сама платформа тоже должна подвергаться нещадной критике за моральное попустительство как за соучастие, подталкивая к неизбежному выбору системы ценностей, руководствуясь которой платформа сможет перейти к активным действиям.

Тут-то и оказалось, что, за исключением хтонического ужаса ультраправой идеи и торжествующего анархизма ультралевого Анонимуса, более всего смахивающими на «общепринятые моральные нормы» оказались идеалы политкорректности под защитой воинов социальной справедливости.

Их давлению гикам было нечего противопоставить — и не было причин это делать: они знали, что есть какая-то моральная норма, и, за неимением альтернатив, они решили, что политкорректность — эта норма и есть. И один за другим, гиганты индустрии открыли свои ворота SJW, принимая их веру, ценности и сторону на поле вечной битвы за социальную справедливость.

Впрочем, не в политкорректности дело — это не проблема, а лишь её указатель

К этому моменту, чувствую, армия SJW обрела уже почти завершённый образ силы злобной, опасной и целеустремлённой — какой, кстати, с лёгкой руки Джордана Питерсона стало модно видеть весь левый фланг этически-политического спектра.

Нет ничего дальше от истины — определённо, даже системы ценностей, имеют определённые эволюционные механизмы выживания (не напрямую, а посредством их носителей, разумеется) — даже идеи не могут уклониться от естественного отбора.

Но это не значит, что распространение заразы политкорректности, которая, за отсутствием настоящей борьбы за настоящие идеалы, всё больше начинает функционировать как раковая опухоль, пусть и переносимой посредством индивидуальных сознательных усилий множества людей, имеет собственную волю или централизованно управляется.

Реальная причина роста этой раковой опухоли — полное отсутствие здорового этического иммунитета. Увлечённые прогрессом техническим, люди совершенно не заметили, что прогресс идейный во многих аспектах замер в XIX веке — вся современная левая идея, выросшая из «новых левых», попытавшихся переустановить идею с нуля, то есть, с философского фундамента, на котором стоял ещё Карл Маркс, упуская из виду такие мелочи, как 200 последующих лет развития представлений о человеческой природе с точки зрения биологии — которые должны бы, по идее, быть включены в новые релизы этических систем, но этого не происходит — потому что новых релизов не было: общество XXI века ушло в онлайн, наделяет юридической субъектностью роботов, решает дилеммы клонирования, гадает, какой окажется встреча с ИИ — и при этом пытается регулировать громадную сферу общения на основе идей XIX века, уже два века наяривая шарманку левые против правых, социалисты против фашистов, либералы против консерваторов — которая, кстати, отлично ложится на племенные инстинкты первобытного человека, умудряясь ещё сильнее архаизировать дискуссию, которая итак представляет собой 200 лет дня сурка.

При этом, чтобы противостоять этому ценностному «взрыву из прошлого» не нужно даже особо стараться, и создавать новую идею или новую философию: достаточно поставить под сомнение ту, с которой уже приходится иметь дело.

Этический консалтинг — эффективное несуществующее решение реальной несформулированной проблемы

Речь, по сути, об этическом ДНК — базовых принципах, которые кладутся в основу политики сервисов в управлении коммьюнити: какое поведение считается приемлемым, какой контент считается приемлемым, на какие жалобы юзеров и какими санкциями реагировать. Причём, в отличие от реального ДНК, этическое ДНК абсолютно полностью поддаётся расшифровке и редактированию — чтобы не занести в бизнес XXI века какую-нибудь старую идейную болячку из XIX столетия.

Потому что любая этическая система (тем более, замершая в развитии на 200 лет) полна изъянов. И её не только можно, но и нужно подвергать критическому анализу, не принимая на веру ни одного постулата, ни одной заповеди — уже смягчив конфликтогенность сделанного выбора.

Причём, глубина допилки системы ценностей зависит от желания, умения и фантазии — как «Тачка на прокачку» в гараже хорошего тюнингового ателье: что, если прогнать те же ценности политкорректности (а заодно и консервативные, и ультраправые) через открытия последних 150 лет в психологии, генетике, бихевиоризме, математике (проверив, как старые идеи прореагируют с теорией игр, например) и экономике?

Так ведь можно нечаянно получить набор этических установок, учитывающих всю полноту нынешних знаний о природе и поведении человека, которые уже не будут раскалывать аудиторию на лагеря самим фактом своего существования — да ещё и, поди, помогут повысить качество и уровень комуникации пользователей на платформе.

Если подойти к разработке политики модерации, и системы ценностей в её основе осознанно и методично, а не как к прыжку веры — страшно, но выбора нет, была не была — то и результатом будет инструмент развития коммьюнити, а не жертвоприношение богам эгалитаризма.

Можно вообще выкинуть политкорректность и взять любую другую философию или систему ценностей на выбор, хоть наугад — ревизия с учётом поступивших с момента её основания научных сведений из любого мракобесия может сделать вполне адекватную и полезную рабочую систему ценностей.

Каждый бизнес, который в какой-то момент сталкивается с необходимостью учитывать в своей деятельности не только законы страны, экономики и физики, но и представлениями о том, что такое хорошо и что такое плохо, может собрать собственную систему ценностей, потому что констант в морали очень мало, а в этике и вовсе нет ни одной — фундаментальность принципов заменяется их высокопарностью: все постулаты, которые прячутся за ореолом святости — первые кандидаты на выход из храма.

Но мало какому бизнесу это может понадобиться. Зато что нужно всем — это взять критический подход на вооружение; даже приняв в качестве корпоративной системы ценность идеалы политкорректности, всегда можно вычеркнуть или переписать пару-тройку пунктов правил, даже рискуя их консистеностью, ради их лучшей перевариваемости.

Как только бизнесы начнут смотреть на предлагаемые моральные императивы теми же глазами, как на коммерческие предложения, оценивая их по тем же критериям, что коммерческие предложения, а не по яркости праведного огня в глазах или твёрдости в голосе праведника — количество коммивояжёров чистейших идеалов резко пойдёт на убыль, только одним этим резко улучшив психологический климат любого коммьюнити.

Издержки некритичного подхода к вопросам добра и зла

Судя по всему, идеалы политкорректности — это последний успех жреческого сословия. С древних времён жрецы всевозможных богов находили пути к реальной власти на одним лишь мастерстве заливания bullshit в уши, продавая невидимый товар за звонкую монету.

Разумеется, любой кредит доверия иметь свойство заканчиваться — и «всё невещественное стало несущественным». И всё-таки уязвимость в человеческом софте никуда не делась — распознавая знакомые типы угрозы, вроде религии, люди всё же оказались беззащитны перед лёгким секулярным ребрендингом, и вновь эту уязвимость используют так же, как и пять тысяч лет назад: чтобы продать невидимый товар за реальную цену.

Судя по механизму действия — это какой-то баг, связанный с ощущением святости; которое срабатывает как универсальная отмычка или мастер-ключ: если взломщику удалось нажать на нужные кнопки, запускающие реакцию «это святое» — это джек-пот. И заметить, как срабатывают те или иные триггеры, переключающие реакции людей в режим «это святое», отключающий критическое мышление довольно просто, — а начав замечать этот момент, замечаешь тревожное большое число до сих пор действующих триггеров в ходу — впрочем, старые ценности из наборов «патриотизм» и «трайбализм» уже явно выдыхаются; а вот некоторые ценностные установки из набора левых взглядов, включая политкорректность, ещё способны выуживать блага, запуская сценарий «это святое».

Кстати, возможно, секретом вновь удавшейся эксплуатации этой уязвимости является применение отмычки «святости» на организациях, а не конкретных людях — организации, в среднем, склонны вести себе трусовато и бояться шума больше, чем убытка, потому что поведение организации — всего лишь функция от поведения лиц, принимающих решения; а в корпоративной среде рациональным выбором между решительностью, когда всё внимание приковывается к одному топу, и весь груз ответственности оказывается на его плечах, и трусостью, которую легко можно не принимать на свой счёт, — иными словами, выбор между принятием ответственности и её сливом с размазыванием её на весь коллектив — часто оказывается выбор слива.

Тем не менее, масштабы слива как динамичных и демонстративно горизонтальных по механике принятия решений компаний вроде Google, Twitter, так и традиционных корпораций типа Coca-Cola всё же выглядят, порой, гротескно утрированными — способность точечно заглушать критическое мышление и готовность разменивать психологическую атмосферу в команде и даже, частично, публичную репутацию, позволяя продавцам невидимого товара выполнять их ритуалы по призыву диверсификации, утягиванию неравенства и изгнанию злых духов микроагрессии прямо на территории кампуса выглядит откровенно пугающе.

Помимо ущерба репутации, атмосфере в коллективе (особенно в этом отличился Google, в котором сотрудники оказались зажаты между тренингами по гендерной диверсификации и запуском подцензурной Компартии Китая версии поиска) компании ещё и буквально сливают гигантские средства на содержание безумного штата модераторов. Сейчас рекорд по расстоянию уехавшей крыши с большим отрывом держит, по-моему Цукерберг — впрочем, в его случае, это не столько колдунство SJW, сколько попытка заглушить голоса из американского Конгресса, упрекающие Facebook в попустительстве применению его рекламных инструментов иностранными государствами для решения пропагандистских задач: «Ла-ла-ла, ничего не слышу, очень много новых модераторов добавили, тысячи их».

Впрочем, они и за соблюдением этических стандартов, как и у остальных, основанных, конечно же, на иделаха SJW следят — как они с этим справляются, я не в курсе, как они будут останаливать fake news и кремлёвскую (а также, по слухам, пекинскую) пропаганду — тоже, но вот выполнить простой запрос на смену названия страницы, которую я администрирую, они даже с трёх попыток так и не сумели.

Разум животных. Есть ли у зверей язык и мышление? | Наука

Люди привыкли считать себя венцом эволюции на Земле и хозяевами природы, а к соседям по планете относятся в лучшем случае как к безропотным слугам и неразумным игрушкам. Но исследования показывают, что животные гораздо умнее, чем казалось. Они обладают поразительной памятью, они способны учиться у нас и даже понимать наш язык. Вот только делает ли это их разумными?

Мы называем порой зверей друзьями — это уступка любви. Дружить можно только с себе подобными.
Кир Булычёв «Разум для кота»

Ещё древнегреческие философы полагали, что у животных есть умственные способности — например, к обучению. В III веке до нашей эры в научных трудах появилось понятие инстинкта — способности совершать действия, спровоцированные неким внутренним убеждением. Средневековые философы, напротив, не могли даже помыслить, чтобы кто-то, кроме человека, обладал разумом и свободой воли. По их мнению, за инстинктом стояла божья воля, которая вынуждала животное вести себя тем или иным образом.

С возникновением в XVIII веке естествознания исследователи стали применять по отношению к животным оба понятия: и инстинкт, и разум. Тогда же немецкий учёный Герман Реймарус впервые ввёл научное определение инстинкта — «способность производить одинаковым образом ряд действий независимо от опыта, размышления и намерения». Что в целом не сильно отличается от современных представлений.

А вот под термином «разум» в отношении животных понималось не совсем то, что сейчас. К проявлениям разумности относили любую деятельность, с помощью которой животные приспосабливались к тем или иным изменениям, что, пожалуй, не совсем верно.

«Человек, достигший полного совершенства, выше всех животных; но зато он ниже всех, если он живёт без законов и без справедливости» — Аристотель

Научное сообщество надолго разделилось по этому вопросу на два лагеря. Одни считали братьев наших меньших глупыми и примитивными созданиями, не способными к умственной деятельности. Другие, наоборот, превозносили разум животных, приписывая им человеческие свойства, вроде сознания и сложных эмоций. Последний подход получил название антропоморфического.

Первым критиком антропоморфизма стал французский натуралист Жорж-Луи Бюффон. В книге «Всеобщая и частная естественная история» он приводил примеры сложных ритуалов насекомых, подчёркивая, что они несут не интеллектуальный, а инстинктивный характер. Да и элементарные действия животных, не относящиеся к инстинктивным, он не считал проявлением разума. При этом Бюффон утверждал, что одни виды сообразительнее других.

В середине XIX века учёные впервые применили к психике животных метод сравнительной оценки. Пионером в этом направлении стал Фредерик Кювье, брат знаменитого натуралиста Жоржа Кювье. Наблюдая за животными в той или иной ситуации, он пытался провести грань между разумным и инстинктивным поведением. В своих исследованиях Кювье пришёл к выводу, что инстинктивные действия совершаются «слепо, необходимо и неизменно», тогда как разумные действия обусловлены выбором и обстоятельствами. Кроме того, Кювье сравнивал интеллектуальные способности разных животных и фиксировал проявление инстинктивных действий в непривычных для животного условиях.

Немалый вклад в исследование поведения и психики животных внёс Чарльз Дарвин. Он одним из первых попытался объективно оценить психические явления, которые считались субъективными, — например, эмоции. Он разделил поведение животных на три категории: инстинкт, обучение и способность к «рассуждению».

Также Дарвин утверждал, что разница между психикой людей и высших животных заключается в степени, а не в качестве, поскольку и у человека, и у животных психическая деятельность — результат эволюции. Его соратник Джордж Роменс развил идею, утверждая, что животные совершают разумные действия, приспосабливаясь к меняющимся условиям внешней среды (кто лучше приспособится, тот и выживает).

Проблемой соотношения инстинктивного и приобретённого при обучении занимался английский психолог Конвей Ллойд Морган, выдвинувший гипотезу  что личный опыт животного может вызывать изменения его инстинктов. Он вывел собственный критерий для определения разумности (ныне известный как «канон Ллойда Моргана»):

Нельзя интерпретировать действие как результат проявления какой-либо высшей психической функции, если его можно объяснить наличием у животного способности, занимающей более низкую ступень на психологической шкале.

Кроме того, Моргана интересовало, как протекает процесс обучения у животных. Его ученик Эдвард Торндайк продолжил работу в этом направлении. Он пришёл к выводу, что животные для решения тех или иных задач совершают интеллектуальные акты методом «проб и ошибок». Торндайк утверждал, что «законы научения» для всех животных одинаковы, разве что некоторые животные (в первую очередь обезьяны) усваивают всё быстрее других; к тому же выяснилось, что приматам свойственны некоторые поведенческие реакции, которые прежде считались присущими только человеку.

Обнаружив сходные элементы в психологии человека и животных, учёные начали искать у братьев наших меньших «человеческие» признаки поведения или хотя бы нечто похожее. И поиски дали немало интересных результатов.

Часто инстинкту противопоставляется мышление — способность решать неординарные поведенческие задачи. Трудность задачи значения не имеет — инстинкт тоже способен управлять сложными поведенческими актами. К примеру, свои огромные, оснащённые сложными коммуникациями жилища маленькие слепые термиты строят в силу инстинкта, и им не нужно получать высшее инженерное образование, чтобы безошибочно сконструировать превосходную вентиляционную систему.

Истинно интеллектуальную деятельность отличает гибкость мышления, с которой животное может приспособиться к внезапным изменениям условий. А приспособление к изменению условий немыслимо без памяти и обучения. В принципе, в той или иной степени обучаемы практически все животные, за исключением самых примитивных. Чем дольше в их памяти хранится полезная информация, тем чаще она может использоваться.

В отличие от людей, у которых есть Google и «Википедия», животные в трудной или неожиданной ситуации могут рассчитывать только на себя. К счастью, помимо «вшитой» генетической памяти, у них есть ещё и механическая — способность к приобретению опыта, а значит, к обучению. В этом отношении некоторые животные — рекордсмены даже по сравнению с человеком.

Не вздумайте обижать кедровку. Она никогда ничего не забывает

Попробуйте попрятать по разным углам полсотни конфет или монеток, а через неделю вспомнить, где они лежат. Если большую часть удастся найти — поздравляем: либо у вас феноменальная память, либо вы кедровка! Эти птицы вынуждены делать обширные запасы и помнить, где расположены все тайники, иначе им грозит голодная смерть.

Отличной памятью обладают австралийские пресноводные радужные рыбки. В ходе экспериментов удалось установить, что они могут вспомнить правильный путь через лабиринт спустя 11 месяцев после того, как впервые его прошли. А это почти треть их жизни.

Внимание, усидчивость и натренированная память — залог успешного образовательного процесса. Это всегда будет актуально не только для учеников и студентов, но и для диких детей природы. Мохнатые и пернатые вполне способны научиться чему-то новенькому и друг у друга. Например, однажды в Англии одна смышлёная синичка научилась вскрывать бутылки молока с крышечками из фольги. Через некоторое время этот трюк освоили и её соплеменницы.

Советские натуралисты описывали такой случай: дикая крыса приспособилась доставать лакомство из сосуда с узким горлышком, окуная внутрь хвост и облизывая его. Человек, заметивший это, специально не стал убирать посуду, и через некоторое время крыса привела с собой отпрысков. Понаблюдав за матерью, те вскоре научились делать то же самое.

Однако иногда бывают ситуации, когда для решения той или иной задачи не помогают ни когти, ни зубы, и даже хвост становится бессилен. Тогда нужные инструменты приходится изготавливать самим. И это не исключительное умение человека.

Дятловые вьюрки с Галапагосских островов часто вынуждены добывать себе пищу в труднодоступных местах — под камнями, корой и в стволах деревьев. Однако эти птицы лишены такого полезного предмета, как длинный язык, поэтому, чтобы достать пропитание, они пользуются вспомогательными предметами — например, иголкой кактуса или тонкой веточкой. Вьюрки «обрабатывают» свои инструменты, отламывая лишнее, носят их с собой и даже заготавливают про запас.

Галапагосский вьюрок и его технически продвинутый гаджет

Многие представители семейства врановых тоже неравнодушны ко всевозможному инструментарию: они используют не только веточки, но и камешки, а также проезжающие мимо автомобили — кидают орехи прямо под колёса, чтобы избавиться от скорлупы!

Морским выдрам приходится ещё труднее: бросать моллюсков под проплывающие суда бесполезно, поэтому они всё время таскают с собой камень — «открывашку». Уверенно и непринуждённо орудуют всевозможными приспособлениями слоны, осьминоги строят башни, делают себе доспехи из раковин и вооружаются щупальцами медуз, а дельфины используют некое подобие защитной экипировки из губок.

Ну а на что способны муравьи, знают практически все. К слову, маленькие насекомые ещё и вовсю практикуют растениеводство и животноводство, а также использовали рабский труд задолго до того, как до этого додумались люди. Но применение подручных средств ещё не гарантирует наличия высшей нервной деятельности. Однако и без этого природе есть чем нас удивить.

Коллективный разум

Некоторые учёные осторожно говорят о том, что разум в животном мире свойственен не только отдельным обладателям больших черепов, но и сложным саморегулирующимся коллективным системам. То есть сама по себе букашка — существо безмозглое, а вот с группой товарищей, объединённых общей целью, — уже супермозг!

Термин «коллективный разум» возник в 1980-х годах в социологии и поначалу применялся по отношению к людям. Имелась в виду способность группы находить более эффективное решение задачи, чем это сделал бы индивид. Как в человеческом, так и в животном социуме решающее значение для коллективного разума имеют численность группы и прочность социальных связей внутри неё.

У животных проявления коллективного интеллекта, как правило, выражаются в повторении всеми членами группы одного и того же действия — как, например, это делают рыбы, уклоняясь от хищника. Учёных всегда зачаровывала удивительная синхронность и идентичность реакций животных в большой группе, но, какова «техническая начинка» этого феномена и какие дополнительные факторы оказывают на него влияние, ещё предстоит выяснить.

Ещё один признак разумности — язык и речь. И человек далеко не единственный их обладатель. Строго говоря, средства внутривидовой коммуникации есть у всех животных, однако «разумным» считается тот язык, который развивается и применим для межвидового общения. Животные, «говорящие» на человеческом языке, на самом деле не такое уж редкое явление. Зафиксировано немало случаев, когда четвероногие питомцы имитируют отдельные слова, приводя в восторг окружающих. В интернете можно найти множество роликов с говорящими собаками и кошками, владельцы которых нередко уверены в том, что их любимец — самый разумный зверь на свете. Но это не речь, а лишь подражание.

Обычно к животным более применима фраза «всё понимает, только не говорит». Например, пёс по кличке Чейсер способен понимать значение более чем тысячи слов (тогда как среднестатистическим подросткам вполне хватает для жизни примерно восьмисот). В основном это названия предметов, так как исследователи прежде всего желали выяснить, может ли животное распознавать не только команды, но и названия вещей и каков лимит на количество запоминаемых слов.

Сцена межвидового общения перестаёт быть такой идиллической, если знать, что на фото старшина ВМФ США, тренирующий боевых дельфинов

В общении между собой большинство животных используют различные звуковые сигналы и безмолвный «язык тела», а также запахи и цвета. Довольно богатым с фонетической точки зрения языком пользуются, как ни странно, суслики, но гораздо сильнее впечатляет язык дельфинов. Помимо развитой жестовой коммуникации, у них есть множество различных средств звукового общения: щелчки, хлопки, чмоканье, свист, писк, рёв.

Что интересно, дельфины, как и люди, по-видимому, делят произносимое ими на звуки, слоги, слова и фразы, а также дают сородичам имена. Сейчас учёные пытаются расшифровать язык дельфинов, поскольку считают, что свист, насчитывающий более тридцати разновидностей, значительно информативнее, чем кажется на первый взгляд, — исследователи насчитали в нём уже около 180 коммуникационных знаков.

Пока одни учёные пытаются понять язык дельфинов, другие учат животных человеческому языку. Например, американский профессор психологии Ирен Пепперберг известна экспериментами по обучению попугаев. Её первый подопечный — серый попугай Алекс — не только знал и отчётливо произносил 150 слов, но и понимал, о чём он говорит. Алекс мог определить до пятидесяти различных объектов и опознать одновременно до шести предметов, различал цвета и геометрические формы, имел представление о таких понятиях, как «больше», «меньше», «одинаковые», «разные», «над», «под», «ноль».

К сожалению, эта умнейшая птица скончалась в самом расцвете сил в 2007 году, прожив всего тридцать лет из возможных пятидесяти. По словам учёной, на момент смерти Алекс сравнялся по уровню развития с двухлетним ребёнком. Кто знает, каких успехов ему удалось бы достичь, проживи он ещё хотя бы лет десять?

Ирен Пепперберг всегда есть с кем поговорить

Однако старательнее всего учёные всегда стремились вступить в контакт с ближайшими родственниками человека. Собственно «говорить» приматам тяжеловато, так как они обычно произносят звуки на вдохе, а не на выдохе, как мы, и практически не используют речевой аппарат — губы, язык и тому подобное. Но тем не менее лингвистические способности у них вполне приличные, особенно у шимпанзе.

В шестидесятых годах супруги Гарднер научили самку шимпанзе по кличке Уошо говорить на языке глухонемых. Обезьяна за пять лет освоила 160 слов, и её речь вполне можно было назвать осмысленной. Она свободно составляла фразы и даже сознательно употребляла некоторые слова в переносном значении — чтобы ругаться.

Учёные, воодушевившись успехом, начали активно работать с другими шимпанзе. Более того, в одном из экспериментов Уошо успешно обучила языку своего приёмного сына по кличке Луллис без какого бы то ни было вмешательства учёных.

Уошо общается со своим лучшим другом, исследователем Роджером Фоутсом

Гориллы тоже оказались прекрасными учениками; разучивая язык жестов одновременно с детьми, обезьяны Коко и Майкл оказались усидчивее. Что самое интересное, общаясь с обезьянами, выучившими язык-посредник, учёные столкнулись с таким неожиданным явлением, как чувство юмора. Коко однажды подшутила над воспитательницей, утверждая, что она «птичка», а не горилла, но затем сама призналась в розыгрыше.

Также предпринимались попытки обучить приматов искусственному языку. Супруги Премак разработали специальный язык символов для нескольких подопытных шимпанзе. Наибольших успехов в его освоении добилась самка по кличке Сара: она знала 120 слов и владела некоторыми основами грамматики.

Коко, умная и музыкальная горилла, к сожалению, умерла в июне 2018-го

Ещё один способ межвидовой коммуникации — использование лексиграмм (геометрических фигур, передающих значение слова). Первой обезьяной, выучившей этот язык, стала шимпанзе Лана, но признанный рекордсмен в этом отношении — бонобо Канзи. Он освоил почти 350 лексиграмм и достиг по умственному развитию уровня трёхлетнего ребёнка.

Впечатляющих успехов достигла шимпанзе Панбаниша. Она понимает около трёх тысяч слов, свободно пользуется лексиграммами и даже стала педагогом для собственного сына по кличке Ньют и переводчиком «с обезьяньего на человечий» для своей матери Мататы. Таким образом, серия экспериментов доказала, что приматы обладают выраженной способностью к символическому мышлению.

Канзи и Панбаниша на занятиях

Но в животном мире есть не только «лингвисты». Те же обезьяны имеют некоторые математические способности, что доказали в своих исследованиях учёные из Гарвардского и Йельского университетов, работавшие с макаками-резусами. Правда, вершиной математических способностей макак оказалось решение простейших примеров, но, наблюдая, как подопечные осваивают азы арифметики, учёные увидели сходство с тем, как изучают математику дети, и поняли, почему те иногда допускают ошибки.

Правда, умения составлять фразы и считать ещё недостаточно. Чтобы считаться хотя бы условно разумным, живое существо должно обладать самосознанием — воспринимать себя как индивида и отдавать себе отчёт о своих действиях и состоянии.

Считается, что в таком случае животное узнает себя в зеркале. Науке известно несколько видов, наделённых этой способностью. Среди них шимпанзе, орангутанги, гориллы, слоны, дельфины и сороки. Остальные животные, как правило, воспринимают собственное отражение как другую особь; впрочем, только на этом основании ещё рано делать вывод об отсутствии у них самосознания.

Умный Ганс

Живший в Германии начала XX века орловский рысак по кличке Умный Ганс прославился тем, что мог складывать, вычитать, умножать и делить, производить вычисления с дробями, указывать точное время, конкретные даты в календаре и даже читать. Только говорить не мог — на вопросы Ганс отвечал, ударяя копытом по земле.

Довольно долго феноменальные способности коня считались практически чудом, пока однажды не выяснилось, что единственная заслуга Ганса — в его фантастической натренированности. Лошадь улавливала малейшую реакцию того, кто задавал ей очередной каверзный вопрос, и таким образом «вычисляла» правильный ответ. Осознав, как сильно зритель удивлён тем, что животное правильно сложило 12 и 12, Ганс понимал, что дальше стучать не нужно. Хотя это тоже надо уметь!

В честь рысака получил своё название психологический феномен «эффект Умного Ганса», связанный с невольным влиянием хозяина на поведение животного.

Начиная с 1960-х годов специалисты сосредоточили своё внимание на изучении коммуникации у животных и социальной структуры популяций, а также влияния социальных аспектов на развитие интеллекта. Здесь тоже не обошлось без разногласий и ожесточённых диспутов. Одни учёные заявляли, что социологические термины неприменимы по отношению к животным, поскольку социальность — явление, свойственное только человеческому сообществу. Их оппоненты, напротив, видели в зачатках звериной социальности предпосылки социальных процессов у человека, причём некоторые до того увлеклись этой идеей, что вновь неосторожно ступили на тропу антропоморфизма.

Современные исследования подтвердили связь между социальными условиями и интеллектом. Наиболее развитыми, как правило, оказываются те животные, которые склонны к существованию в сообществах, и чем более сложна и активна их социальная жизнь, тем более мощным интеллектуальным потенциалом они обладают.

К тому же, как оказалось, животным можно привить некоторые сугубо человеческие социальные навыки. Интересный эксперимент недавно провели учёные из Йельского университета. Они решили научить обезьян пользоваться деньгами, причём в качестве объектов для опыта выбрали не прогрессивных шимпанзе, а более примитивных капуцинов, потребности которых ограничиваются едой, сном и размножением.

У капуцинов настоящий мужчина — тот, у кого много бананов

Сперва учёные заставили обезьянок усердно трудиться, давая им в качестве вознаграждения лакомство, а затем, когда капуцины усвоили связь, заменили еду на разноцветные пластмассовые жетоны с определённым «номиналом». И вскоре с удивлением наблюдали образовавшуюся в вольере миниатюрную модель человеческого общества со всеми её недостатками и пороками, трудоголиками, лодырями, теми, кто предпочитал копить жетоны, и теми, кому проще было отнять. Обезьянки перестали друг другу доверять, стали подозрительными и агрессивными. Кроме того, они довольно быстро усвоили понятия «дорогой» и «дешёвый», предприняли попытку ограбить импровизированный «банк» и даже не чурались «любви за деньги».

В принципе, вполне объяснимая картина, только вот теперь встаёт большой вопрос: считать ли разумными тех людей, которые ведут подобный образ жизни? Кто знает, не станут ли наши потомки домашними питомцами или подопытными образцами для кого-то, кто выучится на наших ошибках? Несколько десятилетий назад человечество с воодушевлением представляло себе, как оно вступит в контакт с меньшими братьями по разуму, научится у них чему-то новому и правильному и будет бок о бок с ними покорять просторы Вселенной.

Обезьяний Маугли

Рик Джаффа, сценарист фильмов «Восстание планеты обезьян» и «Планета обезьян: Революция», рассказывал, что на создание образа главного героя, шимпанзе Цезаря, его вдохновила статья про детёныша обезьяны, выращенного людьми. По сюжету Цезарь, стремительно поумневший под действием экспериментального препарата, живёт с людьми и осваивает язык жестов. До поры он даже считает себя человеком. Когда Цезаря отлучают от семьи и отправляют в звериный приют, он переживает страшный удар, который в итоге толкает его устроить революцию против людей.

Цезарь из «Восстания планеты обезьян»

Скорее всего, Джаффа прочитал о шимпанзе по кличке Ним Шимпски, судьба которого удивительно похожа на судьбу Цезаря. В 1970-х эта обезьяна стала участником амбициозного эксперимента по воспитанию примата в человеческой семье. К несчастью, несмотря на успехи, эксперимент был свёрнут, а самого Нима отвезли в питомник. «Возвращение к корням» стало для бедняги настоящим шоком: полуторагодовалый шимпанзе, с младенчества росший среди людей, невероятно по ним тосковал. В отличие от Цезаря, Ним не сумел найти общий язык с другими обезьянами. Этому случаю посвящён документальный фильм «Проект «Ним»», снятый в 2011 году.

…и Ним, его прототип

В книге Ариадны Громовой «Мы одной крови — ты и я!» (1967) перед людьми, научившимися понимать животных, встают серьёзные моральные и этические проблемы, связанные с взаимоотношением двух миров. Этими же вопросами задаётся Кир Булычёв в своём рассказе «Юбилей-200» (1985). Не аморально ли проводить эксперименты над живым существом? А над разумным? Когда «меньший брат» становится равным?

Некоторые авторы пробовали создать ситуацию, когда несколько высокоразвитых рас стараются мирно сосуществовать. Такое необычное общество показано в романе Клиффорда Саймака «Город» (1952).

Однако чем дальше, тем чаще фантасты не ждут от «братьев по разуму» ничего хорошего: если умный, значит, злой и непременно жертва ужасных генетических экспериментов. Хотя были и исключения.

В романе Дина Кунца «Ангелы-хранители» (1987) лабрадор Эйнштейн, получивший свои невероятные способности как раз в результате генетических экспериментов, — невероятно обаятельный персонаж. По-настоящему трогательной выглядит и история говорящих дельфинов из романа «Разумное животное» (1967) Робера Мерля, где они оказываются единственными выжившими свидетелями военных преступлений, совершённых людьми.

Если говорить не о научной фантастике, а о фэнтези, то там разумные животные часты и привычны. Их настолько много, что такой вид литературы можно вывести в рамки отдельного поджанра: тут вам и коты-воины, и разумные грызуны, и даже героические летучие мыши. Правда, обычно авторы не задумываются о разработке принципиально иной, «звериной» психологии. В итоге мы получаем животных, которые думают как люди и ведут себя как люди.

Акулы — это и так страшно, а уж разумные акулы…

В кино разумные животные весьма широко представлены, как ни странно, в фильмах ужасов. Как правило, хищника прокачанные мозги делают ещё опаснее, а сравнительно безобидное существо превращают в свирепого убийцу. Но если от поумневших акул из фильма 1999 года «Глубокое синее море» ничего хорошего не ждёшь по умолчанию, то хладнокровие и жестокость, с которыми мутировавшие «друзья человека» из «Своры» (2006) расправляются с людьми, весьма пугают.

На этом фоне выгодно выделяются немногие истории, где люди и животные не стремятся друг друга уничтожить. К примеру, комедия «Квартирка Джо» (1996), герои которой — тараканы, причём не просто говорящие, но и наделённые изрядным музыкальным талантом.

* * *

Остаётся надеяться, что те, кто придёт нам на смену, будут лучше относиться к тем, кто обитает с ними рядом. Ведь способность жить, стараясь не приносить никому вреда, — это, пожалуй, высшее проявление разума.

Смотрите также